Спустя 35 лет после аварии на Чернобыльской АЭС и 10 лет после трагедии в японской Фукусиме ученые продолжают изучать влияние "мирного атома" на окружающую среду. Кандидат биологических наук, радиобиолог Елена Паренюк рассказала в интервью УНИАН, почему японцы удивляются "сталкингу", какие действия Украины вызывают у них восхищение и чему мы должны у них научиться.

На днях в Японии, недалеко от префектуры Фукусима, произошло сильное землетрясение магнитудой 7 баллов. Десять лет назад (11 марта 2011 года) аналогичное мощное землетрясение привело к масштабному цунами, которое спровоцировало три аварии на атомной электростанции. Сейчас Токийская электроэнергетическая компания заверила, что утечек радиации или других отклонений от нормы на разрушенной АЭС в Фукусиме не зафиксировано.

Вообще Зона отчуждения вокруг Фукусимы-это совсем не то же самое, что Зона отчуждения Чернобыльской АЭС (в этом году трагедии, произошедшей в нашей стране, исполнится 35 лет). Японцы, используя наш опыт, пошли по принципиально иному пути: спустя годы наша Зона отчуждения стала заповедником, в Японии на "загрязненной" территории открываются магазины и детские сады.

Кандидат биологических наук, старший научный сотрудник кафедры общей экологии, радиобиологии и БЖД Национального университета биоресурсов и природопользования Украины Елена Паренюк работала как в Чернобыльской зоне, так и в Японии. Она рассказала УНИАН, почему японцы хвалят украинцев и что у нас получается лучше, почему Япония не понимает феномена украинских сталкеров и как опыт двух стран поможет предотвратить будущие аварии.

Какие вопросы задают японцы, когда говорят о Фукусиме и Чернобыле?

Японцы всячески стараются увести разговор в сторону: "Что хорошего вы делаете? Как вы справляетесь со своей Зоной отчуждения? Что будет с ней дальше? У нас одна территория, мы хотим делать то же, что и вы, делать лучше вас". Все сказано очень вежливо, но смысл сводится к следующему: "Расскажите нам, какие у вас были проблемы, и мы будем искать и находить решения." И это правда. Основываясь на опыте Чернобыля, японцы смогли сделать многое более эффективно, чем мы.

Но основная парадигма заключается в том, что две Зоны отчуждения противоположны. Наша трансформируется в охраняемую территорию, в естественную форму. Животные возвращаются туда, бывшие поля затоплены. Основная часть территории становится заповедником, где проводятся наблюдения за природными процессами. А на части территорий, в 10-километровой зоне, мы получили "лабораторию под открытым небом", есть возможности изучать, как мигрируют радионуклиды в природной среде. Мы следим за этой территорией, проводим на ней исследования, строим хранилища отработавшего ядерного топлива.

Лошади Пржевальского на территории Чернобыльской зоны отчуждения / фото Станислава Гуменюка

Японцы возвращают все в хозяйственное пользование. В самом начале Япония разделила Зону отчуждения на три разные территории: "зеленую"," оранжевую "и"красную". Последний довольно сильно загрязнен, и они не ожидают, что его можно будет использовать в ближайшем будущем. "Оранжевые "и" зеленые " тоже были заражены, но там активно проводилась дезактивация. А через 10 лет уже нет ни "оранжевой", ни "зеленой" зоны. На этих территориях, в принципе, чисто. Приказы об эвакуации там сняты, и люди могут туда вернуться (уверен, что скоро начнут "откусывать" части "красной" зоны). Открываются магазины, открываются детские сады, они возвращают туда промышленность.

Но люди не хотят возвращаться, потому что они были эвакуированы все эти годы, молодые люди укоренились на новом месте, и есть страх, потому что это было когда-то грязно. И тогда возникает вопрос: "Как объяснить, что это уже понятно и можно вернуться?".

Население Японии составляет 126 миллионов человек, в то время как площадь их островов значительно меньше, чем у Украины. Весь архипелаг состоит из вулканических островов. Трудно заселить горы, исторически все крупные города расположены на побережье. Японцы не могут просто так отдать часть страны. Да, наши власти тоже говорят, что нам нужно вернуться в Зону отчуждения. Но, по-хорошему, можно проехать 25 км от Киева и найти точно такую же "Зону" в заброшенном поселке, без радиации.

Есть ли в Японии "самопоселенцы"?

Есть, но там все по-другому. Через муниципалитет люди выбивали разрешение на поселение. Они, как и наши старики, говорили: "Я прожил здесь всю жизнь, пожалуйста, дайте мне здесь умереть." Но, если мы узнаем о наших самостоятельных поселениях на самом деле, то сначала получили разрешение поселиться в зоне эвакуации. Люди проходили медосмотры, подписывали бумаги, что понимают риск, что их дети не будут обвинять муниципалитет.

И я не перестаю восхищаться своим японским коллегой. Он медицинский физик, после аварии отвечал за уход за пострадавшими, организовывал полевые госпитали. Сейчас он занимается общением. Ведь одно дело рассказать о последствиях загрязнения школьнику, человеку с образованием, другое - пожилому. У него есть программа связи, он передает информацию медсестрам, которые, в свою очередь, бабушкам и дедушкам. Это огромная работа-объяснить старшему поколению, почему все можно выращивать на территории, которая кажется чистой, но не дайкон (японская редька). Это корнеплод, он накапливает цезий и все остальное.

Японцы пытаются вернуть к жизни территории, покинутые после аварии на АЭС "Фукусима-1" / фото REUTERS

Японцы смотрят на нас с большим уважением. Согласно официальным документам, в нашей зоне отчуждения картофель никто не выращивает. Японцы смотрят на официальную статистику, они видят, что все в порядке, они не могут разговаривать с самоселами.

Мы доплачиваем "Чернобыльцам" тем, кто живет на территории, где молоко "грязное". В нашей стране, по имеющимся данным, в загрязненных районах выращивают только пшеницу и рапс. И они спрашивают:" Как вам удалось добиться такого хорошего общения? Как вы сказали: "Не расти", чтобы люди слушали?". В ответ вы начинаете неловко улыбаться и объяснять: "Советский Союз".

Что еще удивляет японцев?

Они спрашивают: "Как вы сообщили правительству, что одну территорию можно убирать, а другую трогать нельзя?". Они установили норму, что фон должен быть не более 20 микрозивертов в час, а если он был больше, то снимали слой почвы в 5 см. Японцы выделили участок, где они возьмут верхнюю часть почвы, которую снимали в течение 10 лет. Это огромная территория, огромное количество земли убрано. А японский профессор подсчитал, что если бы порог составлял 18 микрозивертов, то можно было бы сэкономить более 500 миллионов долларов. Эти 2 микрозиверта не оказывают особенно сильного влияния, это естественное колебание фона, на самом деле. Но мы решили- "20", и мы должны провести рекультивацию. Контрмеры, применявшиеся СССР, а затем и Украиной, были очень изобретательны, их можно было разработать для каждого села. Допустим, мы знаем, что у селян много коров, а рядом один луг - загрязненный, второй - нет. Люди говорили мне, где рот, а где - нет. Разговоры в 90-е годы сумели сэкономить огромную сумму денег. Честно говоря, у нас тогда не было финансов, и мы не смогли бы их потратить на масштабные контрмеры. Но, по большому счету, именно это сделала Украина и даже Япония не смогла сделать.

Японские ученые все понимали, но они не могли донести до правительства: "Давайте сделаем чуть более избирательные контрмеры", а правительство не могло найти общего языка с населением, которое требовало: "Уберите все!".

Как Япония относится к развитию туристического бизнеса в Чернобыльской зоне? Они этого не понимают. Для них вся их территория, пострадавшая от землетрясения, подобна мемориалу. Люди умирали, судьбы ломались, и они относятся к этому с трепетом. Когда я говорю с японскими студентами о Пугале, о туризме, вижу пустые глаза. Подробности аварии, контрмеры мы живо обсуждаем, но это. Они не понимают, как это происходит.

Елена Паренюк / facebook.com/elena.pareniuk

Организация зон отчуждения и эвакуации для нас и для них была организована по-разному. У нас есть флер "зоны Стругацких", территория обнесена колючей проволокой. В Японии это не так. Там вход разрешен по пропускам, и нет мысли, что нужно перепрыгнуть через забор любой ценой. Через зону эвакуации проходят два шоссе и два железнодорожных пути. По дорогам машины ездили уже летом 11-го года. Да, остановиться было невозможно, но на шоссе это уже невозможно.

Знают ли японцы о наших мародерах? Я не обсуждал с ними этот вопрос, мне неловко говорить об этом. Но такого воровства, как у нас в Японии, в принципе нет. Один из наших профессоров оставил бумажник в японском автобусе. Через два дня ему принесли бумажник с деньгами, с карточками и попросили больше не уезжать.

После эвакуации работники муниципалитетов продолжали ездить на работу (для японца добираться полтора часа на машине до работы-мелочь). Частью их работы была забота о заброшенных домах. Они чинили крыши, закрывали окна пленкой. В Японии думали, что люди вернутся домой и их дома не должны быть разрушены.

Японцы интересуются нашими медицинскими исследованиями, врачами, которые занимались последствиями Чернобыльской аварии?

Они начали подобные исследования после бомбардировок Хиросимы и Нагасаки. Люди, которые были в этом районе, находились под наблюдением в течение 70 лет. Для них, их детей, их внуков. Таких людей относительно немного, но речь идет о нескольких тысячах, и есть огромная база данных.

А также с теми, кто пережил Фукусиму, с теми, кто определенно получил большую дозу. Тогда на станции работало пятьдесят человек, были люди, которые были рядом, и не успели эвакуироваться из-за цунами. Люди уехали за два дня до аварии на АЭС, поэтому не так много подверглось радионуклидному загрязнению. Они контролируются, а не какой - то особенный вид, в японской медицине- электронный документооборот, это легко сделать.

В Японии врачи следят за состоянием людей, подвергшихся радионуклидному загрязнению / фото REUTERS

Наши исследования проводились спорадически. Ликвидаторов было около 100 тысяч, они ездили по всему СНГ, не все были зарегистрированы как чернобыльцы. Документооборот в 90-е годы оставлял желать лучшего. И мы не можем делать выводы о влиянии Чернобыльской катастрофы на здоровье. Говорят, что авария повлияла на количество сердечных приступов. Но если посмотреть на статистику, то количество инфарктов увеличилось по всему бывшему Советскому Союзу. После аварии-не значит из-за. БОАЗ считает, что единственное, что коррелирует с Чернобылем, - это заболевания щитовидной железы, рак щитовидной железы у людей в возрасте около 35 лет, тех, кто был детьми на момент аварии.

А в чем мы лучше?

Не устану повторять, что наша система АСКРО (автоматизированная система радиационного контроля) - самая крутая в мире. У японцев есть своя система управления, они смотрят на гамма-фон, погодные индикаторы, направление ветра. Понятно, что сенсоров гораздо больше, чем у нас. Но наша чернобыльская система уникальна тем, что анализ альфа-излучателей проводится в определенных точках. Альфа-спектрометрия сложна и очень трудоемка, требуя мастерства как тех, кто собирает образцы, так и тех, кто их обрабатывает.

Мы проводим параллели между Украиной и Японией, но можно ли сравнить нашу и Белорусскую зоны?

С одной стороны, мы очень похожи. Но белорусы гораздо эффективнее используют возможности, предоставляемые Зоной. Они смогли получить гораздо больше субсидий, правильно их использовать. Они получают деньги на исследования - они проводят исследования. Они получают деньги от ЕС на контрмеры - они их реализуют. Проблема заключается в масштабах коррупции и последовательности. У нас меняются министры и министерства, и не всегда есть преемственность. В Беларуси все гораздо яснее.

Олень в Полесском государственном радиационно - экологическом заповеднике / фото zapovednik.by

Они сделали Полесский радиоактивный заповедник на 10 лет раньше нас. Белорусы поняли, что там никто не будет жить, они могут сделать заповедник (при том, что чем южнее они находятся, тем плодороднее земля). И теперь у нас есть уникальный трансграничный объект.

Сгорит ли этот уникальный объект в очередном масштабном лесном пожаре? Превратится ли она в пустыню?

Если засуха продолжится. Здесь речь идет не о радиоэкологии, а об экологии вообще. Наши климатические зоны меняются. Киев, Житомир были еще живы. Теперь Киев-лесостепь. Агрономы привыкли к тому, что нужно осушать, а теперь надо поливать. Из-за этих изменений мы не можем предсказать, что произойдет, какой будет экосистема. Сейчас сосновая монокультура где-то вымирает, а болотистая местность куда-то возвращается.

Есть горельник, который исследовали в 2012 году, и за прошедшее время он не зарос. Это просто пустыня. Скорее всего, там будут ползать лишайники, мхи. Это полесье, здесь не может быть песчаных дюн. Но пока только песок. Она радиоактивна, но непонятна и не может быть опасна для Киева. Чтобы радиоактивная пыльная буря достигла столицы, нужен торнадо, который будет виден из Берлина.

Но есть и другая опасность. В официальных кругах говорят, что надо сделать водный путь от Балтики до Черного моря. Для этого нужно углубить реку Припять. И радиоэкологи не понимают, как это можно обсуждать, куда девать радиоактивный ил?

Елена Паренюк / facebook.com/elena.pareniuk

Каждые пять лет я прихожу на совещания, слушаю, как планируется развитие Зоны отчуждения. Хотя самый большой шаг-это резерв, это скачок вперед. Но важно понимать статус территории, то, что Зона остается заповедником, что в какой-то момент следующий министр не придет и не скажет, например: "А давайте развернем солнечные батареи." И, с одной стороны, почему бы и нет? Но с другой стороны, поскольку это природный заповедник, то он и есть природный заповедник.

Наша Зона отчуждения возвращается к природе, Зона в Японии-это городская среда. Если украинские и японские ученые объединятся, мы узнаем, как природа реагирует на радиоактивное загрязнение. Это может дать мирному атому много возможностей для построения моделей, предотвращения будущих аварий, а если они все-таки случатся, реагировать на них быстрее и эффективнее.

Влад Абрамов