В конце лета 2014 года Украина была в одном шаге от победы. Украинские войска активно освобождали захваченные города и села Донбасса. Казалось, до конца войны оставалось всего несколько дней. И, наверное, сегодня война на востоке нашего государства стала бы хоть и трагической и кровавой, но страницей в истории нашего государства. Если бы не прямое вторжение российской армии.

Крупнейшая группировка российских войск, по данным военной прокуратуры, вошла на территорию суверенного и независимого государства Украина в ночь с 23 на 24 августа 2014 года. Пока украинцы праздновали 23-ю годовщину провозглашения независимости, по меньшей мере девять батальонных тактических групп Вооруженных Сил Российской Федерации пересекли государственную границу. По самым скромным подсчетам, это было около 3500 российских военнослужащих, 60 танков и более 300 единиц другой бронетехники.

Видео дня

Именно в этот день, 24 августа 2014 года, Людмила Свирская из Днепропетровской области в последний раз слышала голос своего сына, 29-летнего Владимира, военнослужащего 40 БТР "Кривбасс". Машина, на которой он выезжал из Иловайска, попала во вражескую засаду - и парень исчез. С тех пор День Независимости для Людмилы Свирской стал годовщиной начала поисков, тревог и неизвестности, которые растянулись на 7 лет. Единственное, что скорбящая мать знает наверняка, - это то, что Володя не умер в тот день. Единственное, во что она безоговорочно верит, так это в то, что однажды он вернется к ней.

Далее - от первого лица.

Повестку нам принесли весной. Представители военкомата вручили его мне прямо в руки. Честно говоря, я был очень удивлен в то время, совершенно сбит с толку. Дело в том, что наш Володя не служил по призыву. Я всегда этого очень хотел, я верил, что каждый настоящий мужчина должен пройти армию, я мечтал попасть в десантники - но из-за болезни не получилось.

В свой выходной день, это было воскресенье, Володя пошел с этой повесткой в военкомат, чтобы пройти медицинское освидетельствование. В тот же день он вернулся и сказал, что все сдал, что будет финансистом в 40-м батальоне территориальной обороны, потому что у него есть финансовое образование.

Конечно, мы очень волновались. Нас тогда успокоили: батальон территориальной обороны, ребята будут служить на территории Днепропетровской области.

Мобилизовал моего сына 17 мая 2014 года. Сначала их обучали на Макулане, в 17-й танковой бригаде. На них было больно смотреть. Форма, которую выдавали, подходила не всем по размеру, они были - кто во что был одет, обуты в кроссовки. Мой сын - и другие ребята тоже - многое купили сами, и со временем волонтеры начали помогать.

Затем батальон был отправлен в Донецкую область. Однако мы узнали об этом позже. Володя поступил в финансовую службу. Он мне многого не рассказывал, сказал только, что они ходят в наряды поочередно, служат.

С августа финансовая служба батальона работала в основном в Днепре. Они ездили в зону с определенной периодичностью: доставляли зарплату на блокпосты, а также материально-техническую поддержку.

Незадолго до Дня Независимости Вову отпустили домой на несколько дней - до того, как 17 августа им снова предстояло отправиться в АТО. Помню, я все еще полушутя, полусерьезно упрекал его: сынок, ты вроде бы дома, но я тебя совсем не вижу. Потому что он всегда ходит к своему брату, то туда, то сюда. Я старался навестить всех. Как будто он чувствовал, что его не будет долго.

И 17-го они ушли.

Вова звонил нам каждый день. Он сказал, что они должны были справиться за неделю, что они рассчитывали все сделать вовремя. Он мало говорил о войне. Он только сказал мне, что среди тех первых заключенных, которых задержали наши ребята, были и те, у кого были российские паспорта. Уже тогда было ясно, кто сражается на другой стороне.

Это произошло 24 августа, в День независимости. Ребята ехали с другого блокпоста - из Иловайска. Мы ехали на двух машинах. Я не знаю, сколько людей было в первом, я знаю, что они несли туда нескольких раненых. Мой сын был во второй машине. Там были не только финансисты, но и представитель военкомата и заключенный, которого нужно было доставить в штаб. И они везли раненого в больницу, в Розовку.

Первая машина оторвалась от них - на 15-20 минут. И она попала в засаду возле Кутейниково. Как мне сказали, там были русские, которые поставили БМП с украинской символикой - похоже, там стояла наша. В результате та первая машина была обстреляна, и ребята попали в плен.

Когда машина, в которой ехал Вова, подъехала к месту засады, они увидели первую машину с открытой дверью. И хотя они не знали, что там произошло, что-то их насторожило. Водитель, не доезжая до перекрестка, где была припаркована наша машина, развернулся и начал двигаться в другом направлении. В этот момент с площадки выскочила российская БМД - и их машина была расстреляна. Кто-то погиб на месте, большинство ребят получили ранения различной степени тяжести. Те, кто был ранен, но мог как-то передвигаться, бросились на лестничную площадку или на шоссе, добрались туда как могли. Тяжелораненые остались на месте. Некоторые из них были схвачены. Затем кого-то доставили в больницу.

Когда мы спросили ребят, кто там был, они сказали нам, что наш Вова и еще один парень выскочили из машины и побежали в сторону лесопосадки.

Что случилось с ними дальше, мы не знали, наверное, около месяца. Пока один из братьев-близнецов Вовы не вернулся из плена - он ехал в первой машине. Этот парень сказал мне, что видел моего сына в Снежном - в здании РОВД, где их держали. Они не могли даже перекинуться словом, только встретились взглядами, узнали друг друга.

У этого парня были ранены ноги - и раненых держали там отдельно. Вова, по его словам, не пострадал. Только его форма немного обгорела. Шурин Вовы рассказал мне, что не один день видел, как моего сына и других наших ребят везли на работу.

Вовин товарищ настаивает: он видел моего сына. Я рассказывал об этом в СБУ, везде. А потом он сказал нам: их скоро отпустят, все должно быть хорошо. Но он ошибался. Никто не был освобожден. Мне сказали, что место, где содержали моего сына, было у них чем-то вроде "перевалочной базы". И откуда-то оттуда вывезли много заключенных. Наверное, нашего Вову можно было бы убрать таким же образом.

Во всяком случае, с конца сентября - мы ничего не знаем о сыне.

Нам сразу же сказали, что Вова "пропал без вести". Куда мы только не обращались. Мы побывали во всех больницах Днепра, были в морге. Мы пошли к Рубану - нам там сказали: мы не поисковики, мы можем что-то сделать только тогда, когда знаем, кого и где именно они содержат. В списках "Офицерского корпуса" мы видели фамилию Свирский только один раз. А потом Рубана отстранили от этой работы.

Мы также обращались к Василию Будику, Юрию Тандиту, в военную прокуратуру и даже в Администрацию Президента. Алла Чонгар, которая вывозила погибших с оккупированной территории, сказала мне: у нее ничего нет на Владимира Свирского, его тело не найдено на оккупированных территориях. И за эти годы не было никаких совпадений ДНК: я взял образцы для анализа, как только мой сын исчез.

И когда я однажды позвонил в Министерство обороны в начале 2015 года, мне сказали, что мой сын в плену. Я не знаю, почему они передумали. Может быть, они прислушались к показаниям брата Вовы. Или, может быть, они получили еще какую-то информацию. И наверняка - серьезные, потому что иначе они не изменили бы статус с "пропавший без вести" на "заключенный без установленного местонахождения". Тогда, в самом начале, мы получили письмо из СБУ (мы обратились к ним в первую очередь), в котором нам сообщили, что сын числится пропавшим без вести. А в конверт был вложен листок бумаги с печатным текстом: не связывайтесь ни с журналистами, ни с телевидением, чтобы не навредить - только с Владимиром Рубаном, в Офицерском корпусе.

И мы замолчали. Они боялись сделать еще хуже. Когда вы сталкиваетесь с этим впервые в своей жизни, вы просто не знаете, что делать.

Однажды нам позвонили - на номер моего мужа. Звонившие не представились. Они сказали, что знают, где наш сын. Они объявили сумму, которую мы должны заплатить. Они дали кому-то телефон, сказав, что это Вова. Но это был не он. Они больше не звонили. Все эти годы вместе с другими матерями мы пытались узнать хоть что-то о наших детях. Были разные мнения, разные слухи. И что их можно хранить в Донецке или Луганске. Не исключено, что они могли вывезти его в Россию - нам тоже приходилось слышать эту версию.

Все эти годы на другой стороне они не признают, что наши дети находятся у них в плену. Даже те, о ком доподлинно известно, что они там есть, о ком мы точно знаем, где они содержатся, те ребята, которым удается время от времени звонить своим родственникам, - даже они официально не признаны. Что уж говорить о тех детях, о судьбе которых мы вообще ничего не знаем.

Я бы с удовольствием пошел его поискать. Если бы я только знал, куда идти. Я все еще думаю: а может быть, мне следовало сделать это сразу? Не ждите обменов, никого не слушайте - а бегите искать своего сына?

Я часто пытаюсь представить, что дверь открывается и он входит. Я очень ясно видел этот момент раньше. Я почти мог почувствовать невероятную радость, которая охватила бы меня в тот момент. Но чем дальше, тем труднее представить нашу встречу. Я точно знаю, что это будет самый счастливый момент в моей жизни. Но я не знаю, какой будет моя реакция. Это определенно будут слезы, и все. Потому что даже сейчас, когда я просто думаю о возвращении моего сына, я всегда плачу.

Просто чтобы кое-что выяснить. Если бы только были какие-нибудь новости. Конечно, я верю - я знаю! - Что Вова жив. И я верю, что однажды он вернется домой. Но если вдуматься: 21 век, Интернет, телефоны - а мы ничего не знаем! Как будто мы все еще живем в средневековье.